Ровно тридцать лет назад в Свердловске прогремел чудовищной силы взрыв. Люди, проснувшиеся от ударной волны и разбившихся стекол, думали о худшем: что началась война, сбросили ядерную бомбу. И мало кто мог предположить, что источник разрушений был совсем рядом — на железной дороге, на станции, где сортировали вагоны поездов.
04:33 утра. Железнодорожный состав с взрывчаткой катится под уклон и сталкивается с товарняком, перевозившим уголь. Вагоны подпирают электрический столб, провода рвутся и падают на землю. Свет затухает, а через несколько секунд срабатывает аварийная подача тока. Взрыв.
В эпицентре осталась воронка длиной 60 метров, шириной 40 метров и глубиной восемь метров. Ударной волной выбило стекла даже в Центральном гастрономе, «Океане» и в здании Музкомедии. Колёсные пары находили в нескольких километрах от места взрыва, во дворах жилых домов.
Автосцепка улетела к пруду, а весит она 95 килограммов.
Серьёзно пострадали более 600 домов: некоторые из них пришлось снести. Погибли шесть человек, ещё 500 были ранены.
Сегодня, спустя 30 лет со дня мощнейшего взрыва, мы восстановили события в видеореконструкции и вспомнили, как все было, вместе с тремя людьми, которые 4 октября 1988 года сыграли важную роль в этой истории: режиссером Василием Голощаповым, следователем Владимиром Матюшенко и дежурным диспетчером Владимиром Жулдыбиным.
В ночь на 4 октября Владимир Матюшенко, старший следователь следственного отдела управления транспортной милиции, был дома. От ударной волны его подбросило на кровати и засыпало осколками стекла. Первое, что подумал, — ядерная война. Забрался под стол и протянул руку к телефону.
— Я думал: если гудок есть, значит, не ядерный взрыв, пронесло. Гудок был, и я выдохнул, обрадовался даже.
Посмотрел в окно: слева еще виднелась вспышка, а тополя рядом с домом наклонило на 45 градусов, — вспоминает Матюшенко.
Следователь позвонил дежурному, чтобы узнать, где рвануло, затем перевязал себе раны, схватил фотоаппарат и пошел на станцию. Весь день он снимал последствия взрыва, измерял воронку, допрашивал работников станции.
— Воронка была 40 на 60 метров, глубиной восемь метров. На дне — абсолютно ничего. Ни щепки, ни гайки, ни железки, — рассказывает Владимир Матюшенко. — Мы тогда на месте восстанавливали картину. Через стрелку проходил состав с углем. Диспетчер Татьяна Хамова должна была дать команду маневровому тепловозу подъехать к составу со взрывчаткой и цепляться за него, тормозить, пока вагоны с углем не проедут. Но она забыла.
Хамова, как говорит следователь, из своего пункта видела не все вагоны. Она упустила момент, когда состав со взрывчаткой, оказавшись без локомотива, поехал на стрелку и плавно «притёрся» к составу с углем. Вагоны завалились на электрический столб и уронили его. Контактная сеть в 3000 вольт опустилась.
— Татьяна Хамова решила, что просто случился сход вагонов, насколько серьезный — она не видела. Думала, успеют все поставить на рельсы до прихода начальства, — рассказывает Матюшенко. — В это время в конторе, которая подает напряжение, находилась Ольга Родненко.
Она увидела, что автомат вырубил напряжение, и позвонила начальству. «Пиши приказ, — ответили ей. — В случае отключения автоматом напряжения разрешается однократное ручное пробное включение».
Родненко написала, затем пошла на подстанцию и включила электричество. Вернулась в свою каморку и там на мнемосхеме нажала ту самую кнопку подачи напряжения. Увидела вспышку и почувствовала удар. Она успела спрятаться за стальной щит мнемосхемы, и именно это спасло ей жизнь.
После Ольгу следователи гоняли по секундомеру. Выяснилось, что с момента, когда сработала защита, и до того, как Родненко нажала кнопку, прошло 2 минуты 15 секунд.
— Говорить так, конечно, плохо, но я думаю, городу тогда повезло.
Во-первых, произошло все рано утром, когда людей на улице не было.
Во-вторых, за два месяца до взрыва пожарный инспектор заставил начальника станции сделать обволоку хранилища дизельного топлива, — говорит Матюшенко.
— Еще важно, что после взрыва в октябре стояла непривычно теплая погода. Люди не замерзли, успели до сильных холодов вставить новые окна. Ну и хорошо, что тем, кто пострадал сильнее всего, было куда переселяться — на Синих камнях, например, много новых домов строили.
Дело расследовали два года, затем передали в суд. Обвинения, как говорит Матюшенко, предъявили только Татьяне Хамовой, которая по халатности допустила столкновение вагонов.
Признавать потерпевшими начали всех подряд — даже родителей ребенка, у которого от испуга умер хомяк, а мальчик затем начал заикаться и плохо учиться.
— Посчитать весь ущерб так и не смогли. Круг потерпевших также был неограничен. Только за два года их набралось 10 тысяч человек. Дело даже возвращали на доследование с формулировкой «не все потерпевшие установлены и признаны потерпевшими», — вспоминает Владимир Матюшенко.
— В 1990–1991 годах признали еще несколько тысяч потерпевшими. Опять отправили в Свердловский областной суд, а тот написал, что, мол, не может объективно рассматривать дело. Вернули в прокуратуру. Оттуда — в Верховный суд. И он уже решил передать в Челябинск.
В Челябинске в 1992 году отписались: Хамова после допросов и следствия приобрела неизлечимую психическую болезнь, из-за которой ее не могут принять на железную дорогу, а значит, она не в состоянии устроить второй такой взрыв. Поэтому диспетчер потеряла общественную опасность, и дело на нее подлежит прекращению.
— Материальный ущерб возложили на Минобороны, так как взрывчатка принадлежала им.
Но, с точки зрения закона, виноваты три должностных лица: начальник дороги, главинженер и начальник электроснабжения.
Они написали этот приказ, которому следовала Родненко, — про однократное включение, — считает Матюшенко. — Есть такой термин — «гражданский иск в уголовном процессе». Там так написано, что, если прокурор захочет, он иски через 20–30 лет может предъявить.
Но мне говорили, что дело в Челябинском областном суде не могут найти, мол, затерялось. И прошло уже столько времени, что неизвестно, в каком объеме иски теперь предъявлять. Хотя, если кто-то сильно захочет, он это сделает.
Помощник дежурного диспетчера отдела транспортной милиции Владимир Жулдыбин ранним утром 4 октября готовился заступить на службу. От ударной волны его двухэтажный деревянный дом, находящийся очень близко к железной дороге, развалился. Позже Владимиру дали квартиру на Синих камнях.
— Мы попали в самую мясорубку. Как помощник оперативного дежурного, сидел на телефоне. И за весь день не мог положить трубку. Нам все время звонили и спрашивали, что произошло. Из главка, железной дороги, прокуратуры, — вспоминает Жулдыбин. — Простые жители интересовались, как получить ордера на возмещение ущерба, как узнать, что с родственниками. Всем нужны были данные. Телефон не замолкал. У нас даже уши опухли. До утра сидели.
У Владимира Жулдыбина был знакомый, на которого во время взрыва обвалился потолок.
— Он долго лежал в больнице. А где-то год назад мне позвонили из управления, спрашивали, помню ли я такого пострадавшего. Он, оказывается, обратился в управление за материальной помощью на лечение. До сих пор, видимо, выплачивают компенсации, — говорит Жулдыбин.
Василий Голощапов тогда был 13-летним мальчишкой из семьи режиссеров. Он жил в районе ЖБИ, а на Сортировке, где произошел взрыв, — его родственники. Именно фотографии Василия, сделанные после ЧП, разлетелись по всему интернету и используются во многих публикациях в СМИ и соцсетях.
— Когда все случилось, мы хотели узнать, что с родственниками, но понимали: просто так туда не добраться. Позвонили другу, и он на машине нас повез, — вспоминает Василий. — Все подъезды к Сортировке были перекрыты военной милицией. Но когда подъехали мы, случилось неожиданное: милиционер отвлекся, и мы проскочили. Прорвались.
На станцию Василий пришел с товарищем, прихватив с собой фотоаппараты. Там уже были военные, которые разгребали завалы. Ребята просто смотрели, но камеры доставали редко — понимали, что дело серьезное, снимать нельзя.
— В какой-то момент нас все-таки заметили люди в штатском, попросили открыть фотоаппараты, засветить пленку. Мы тут же съездили за новой и пошли дальше гулять, правда, снимали уже скрытно. Прятались в полуразрушенных цехах.
Первое, что поразило Василия, — отсутствие окон в домах и магазинах. Второе — то, что по улице шли окровавленные люди, в бинтах и без.
— Это я очень хорошо помню. Паники не было, но обстановка была подавленная. Все люди сосредоточенно занимались своими делами, вытаскивали стекла.
Никто особо не обсуждал, были только разговоры из серии «а у вас выбили?», «а что вы чувствовали?», — вспоминает Голощапов. — Радио начало работать часов в 6 утра и первая информация, которую мы услышали, оказалась очень скудной. Честно, было страшновато. Пугала неизвестность и непонимание того, что произошло и как.
А вы помните этот взрыв на Сортировке? Делитесь своими воспоминаниями и впечатлениями в комментариях.
