Это был специальный императорский состав, на котором Александр III с семьей и свитой ежегодно выезжали в Севастополь, а оттуда — в Ливадию. Состав выглядел так: паровоз заграничной постройки, вагон-салон, вагон-кухня, вагон-опочивальня, вагон-столовая, служебный вагон и свитские вагоны (кстати, породившие позднее престижную аббревиатуру СВ).
Голубой вагон государя был длиною 25,25 м. Потолок его был обтянут белым атласом, стены обиты стеганым штофом малинового цвета. Этот же материал применялся для обтяжки мебели, для чего министерство императорского двора специально вызвало декораторов из Лиона. На столах там стояли бронзовые часы, интерьер украшали вазы севрского фарфора и бронзовые канделябры. Двери мозаичной работы открывались бесшумно.
Свежий воздух доставлялся в вагон по бронзовым вентиляционным трубам, которые были украшены наверху флюгерами в виде орлов. А трубы отопления вагоностроители замаскировали бронзовыми решетками. Вагон императрицы Марии Фёдоровны представлял собой «три изящно убранные комнаты, с камином, с кухней, погребом и ледником».
В тот день императорский состав был сброшен на левую сторону насыпи и сильно поврежден. По свидетельству очевидцев крушения, первый толчок повалил всех на пол, после страшного треска пол провалился и осталась одна рама. Пассажиры оказались на насыпи, придавленные крышей.
Вот как описывала катастрофу императрица Мария Фёдоровна в письме своему брату, королю эллинов Георгиосу:
«Как раз в тот самый момент, когда мы завтракали, нас было 20 человек, мы почувствовали сильный толчок и сразу за ним второй, после которого мы все оказались на полу и все вокруг нас зашаталось и стало падать и рушиться. Все падало и трещало, как в Судный день. В последнюю секунду я видела еще Сашу, который находился напротив меня за узким столом и который потом рухнул вниз… В этот момент я инстинктивно закрыла глаза, чтобы в них не попали осколки стекла и всего того, что сыпалось отовсюду. (…) Все грохотало и скрежетало, и потом вдруг воцарилась такая мертвая тишина, как будто в живых никого не осталось. (…)
Это был самый ужасный момент в моей жизни, когда я поняла, что жива, но что около меня нет никого из моих близких. Ах! Это было очень страшно! (…) Потом вдруг я увидела мою милую маленькую Ксению, появившуюся из-под крыши немножко поодаль с моей стороны. Затем появился Георгий, который уже с крыши кричал мне: «Миша тоже здесь!» и, наконец, появился Саша, которого я заключила в свои объятья… За Сашей появился Ники, и кто-то крикнул мне, что Baby (Ольга) целая и невредимая, так что я от всей души и от всего сердца могла поблагодарить Нашего Господа за его щедрую милость и милосердие, за то, что Он сохранил мне всех живыми, не потеряв с их голов ни единого волоса!
Подумай только, одна лишь бедная маленькая Ольга была выброшена из своего вагона, и она упала вниз с высокой насыпи… Но какую скорбь и ужас испытали мы, увидев множество убитых и раненых, наших дорогих и преданных нам людей. Душераздирающе было слышать крики и стоны и не быть в состоянии помочь им или просто укрыть их от холода, так как у нас самих ничего не осталось!»
Очевидцы говорили, что государь сам поддерживал крышу, пока из-под нее вылезали его близкие. Едва выбравшись из-под обломков, он занялся оказанием помощи пострадавшим.
Раненым оказывала помощь группа харьковских хирургов во главе с профессором В. Ф. Грубе. «Мама вела себя как героиня, — вспоминала великая княгиня Ольга Александровна, — помогая доктору, как настоящая сестра милосердия».
Императрица распорядилась развести костры из всего, что только могло гореть, чтобы оказавшиеся в чистом поле раненые могли хоть немного согреться, и приказала принести свой личный багаж. Она принялась резать на бинты собственные вещи. Любые предметы из льняного или хлопчатобумажного полотна шли в дело. Мария Фёдоровна бинтовала истекающих кровью людей.
Прошло много времени, прежде чем из Харькова на выручку царской семье и всем пострадавшим прибыл вспомогательный поезд. Но члены августейшей фамилии не пожелали сесть в вагон до тех пор, пока в составе не разместили всех раненых и не погрузили в него всех убитых…
Когда стала ясна общая картина случившегося, государь и его спутники отбыли на станцию Лозовая. Там был дан обед для спасенных, причем за стол были приглашены все люди, находившиеся поблизости.
Под утро Александр III прибыл в Харьков, где губернатор А. И. Петров устроил прием. После него государь с уцелевшими придворными отбыл в столицу.
Как установило следствие, причиной катастрофы стало значительное превышение тяжелым составом скорости и дефекты при строительстве железной дороги. Поездам такого объема тогда не разрешалось ехать быстрее 20 верст в час, а царский поезд по расписанию должен был делать 37 верст в час. На деле перед крушением он шел со скоростью под семьдесят.
Участок пути «Тарановка — Борки» еще летом того же 1888 года был признан аварийным, и машинистам рекомендовали тихую езду. Этот отрезок пути был изначально уложен с превышением допустимого угла наклона, балласта насыпали меньше нормы, и насыпь постоянно оседала и размывалась дождями. Строили торопливо, шпалы клали бракованные, а за два года эксплуатации после предыдущего ремонта они кое-где и вовсе прогнили и рассыпались.
Правда, перед проходом этого поезда балласт подсыпали, а шпалы заменили, но не был проведен ряд частных технических экспертиз и комплексная техническая экспертиза, к которой было привлечено пятнадцать экспертов. Единодушно ими была отброшена как несостоятельная лишь версия о теракте.
Большинство экспертов сочло, что слишком тяжелый и длинный поезд ехал недопустимо быстро по пути, находившемуся в плохом техническом состоянии. Путь расшился, по их мнению, под передним паровозом, что и послужило причиной крушения.
Занимавший тогда пост управляющего Юго-Западными железными дорогами Сергей Юльевич Витте в сентябре 1888 года, когда этот самый поезд ехал в Крым, сидя в вагоне министра Посьета, обратил внимание на симптоматичный стук под днищем.
Причиной стука были не рельсы, а сам вагон, который заметно кренился влево. На остановке будущий премьер вызвал механиков и указал им на неисправность. Они сказали, что с этим вагоном часто такое бывает, что-то поковыряли и пообещали заняться ремонтом в Севастополе. На обратном же пути эти механики заявили, что «уж коли министерский вагон выдержал южные горные дороги, то теперь с ним тем более ничего не случится».
Сергей Юльевич подал докладную в министерство, описав неправильность формирования и обслуживания поезда особого назначения. Александр III запомнил, что один Витте побеспокоился о нем всерьез, и ускорил продвижение чиновника по карьерной лестнице.
На следствии Витте повторил свою рекомендацию: «Система движения императорских поездов должна стремиться не нарушать всех тех порядков и правил, которые обыкновенно действуют на дорогах». Дело о крушении не было доведено до суда.
У места крушения вскоре был устроен скит, названный Спасо-Святогорским. Тут же, в нескольких саженях от насыпи, был сооружен храм во имя Христа Спасителя Преславного Преображения по проекту архитектора Р.Р. Марфельда. Торжественная закладка храма на месте катастрофы в Борках произошла 21 мая 1891 года в присутствии императрицы Марии Фёдоровны, направлявшейся на юг с дочерью Ксенией и великими князьями. Здесь была воздвигнута пещерная часовня. На том месте, где императрица с детьми ухаживала за больными, администрацией Курско-Харьково-Азовской железной дороги был разбит сквер, находившийся, таким образом, между храмом и часовней.
Во время Великой Отечественной войны храм был взорван, а часовня повреждена.
Тогда же пропал подаренный государем Харькову портрет августейшего семейства работы В. А. Серова. В начале 2000-х годов часовня была отреставрирована. Участие в реставрации принимали службы Южной железной дороги, благотворительный фонд «Добро», различные строительные организации.
Позднее возле фундамента храма был установлен бюст государя и приведены в порядок захоронения жертв катастрофы. Сам храм пока не восстановили, и в ближайшее время ожидать этого не приходится.
